полетами. Ты беспокоишься не о себе. Командир нашей эскадрильи Дина Никулина в госпитале. Она тяжело ранена. За эскадрилью отвечаешь ты. Нужно посылать людей на боевое задание. А это не просто. Особенно для тебя, с твоим мягким, деликатным характером. И особенно сейчас, когда в полку почти каждую ночь потери.

На западе вспыхнул закат. Где-то там солнце опускается в Азовское море. А здесь, в станице, верхушки деревьев пылают, будто их кто-то поджег.

Мне вспомнился такой же яркий закат. Первые боевые вылеты. Тогда я летала штурманом. У меня не было постоянного летчика, и мне приходилось часто дежурить по части.

Однажды я собиралась на дежурство. В общежитии было пусто: все ушли на полеты. В то время наш полк летал бомбить переправы на Дону, по которым двигались немецкие войска.

В открытую дверь я вдруг увидела, что в соседней комнате кто-то есть. На койке неподвижно сидела девушка. Ирина! Она тоже не летала: ее самолет был неисправен после аварии.

Я тихонько подошла к ней. Она не шевельнулась. Устремив взгляд куда-то в окно, все смотрела и смотрела в одну точку… Может быть, на красную вишенку, что заглядывала в окно? Или на далекий горизонт, где в поле светлели квадраты ржи? О чем она думала?

Мне всегда нравилась эта скромная, удивительно симпатичная девушка. Ей как-то сразу не повезло, хотя она прекрасно летала. Она чуть не разбилась в Энгельсе в роковую ночь, когда на ее глазах погибли четыре наши девушки. Сама Ирина и ее штурман чудом остались живы. Потом, на фронте, в одном из первых боевых вылетов она повредила на посадке самолет. По натуре очень впечатлительная, она тяжело переживала свои неудачи. И мне кажется, на какое-то время даже потеряла веру в себя. Впрочем, это чувство неуверенности переживает рано или поздно каждый летчик.

Мне хотелось сказать ей что-нибудь хорошее. Но я не находила нужных слов. Просто стояла рядом и молчала. И вдруг спросила:

— Хочешь… я буду с тобой летать, Ирина?

Я спросила ее так, потому что знала: их экипаж собираются разъединить. Она посмотрела на меня странно, как будто сквозь прозрачное стекло, и отвернулась.

— Не знаю. Мне все равно…

Все равно… Сначала я не знала, как это понять. Потом подумала, что, конечно же, ей должно быть все равно. И в конце концов решила, что это значит — она согласна. Согласна! И я тут же бросилась в штаб.

Мысль о том, чтобы летать с Ирой постоянно, пришла ко мне неожиданно, когда я увидела ее одну, печальную и одинокую. Через минуту я уже сидела перед начальником штаба Ракобольской и с решительным видом готовилась начать разговор.

Умные черные глаза, казалось, заранее читали мои мысли. Она чуть-чуть улыбалась, слушая мою просьбу. Конечно, она все понимала: ведь и она сама — штурман и тоже хотела бы летать! Но Раскова назначила ее начальником штаба. Ее, бывшую студентку, не получившую никакого военного образования. Видимо, здесь был учтен не только большой опыт общественной работы в университете, но и организаторский талант.

Я всегда удивлялась тому, как она, сугубо гражданский человек, смогла так сразу превратиться в начальника штаба, в руках которого находились все нити управления полком. Ее уважали, слушались. Несомненно, ей было трудно. Но мы даже не догадывались об этом. Она вела себя так, будто всю жизнь работала начальником штаба. Ей удавалось быстро, на ходу решать сложные вопросы, исправлять ошибки, учиться…

— Хорошо, — сказала Ракобольская. — Я думаю, мы так и сделаем. Будешь летать с Себровой.

Она ободряюще улыбнулась.

Так у меня появился «свой» летчик — Ира Себрова. Чем ближе я узнавала ее, тем больше она мне нравилась. Душевная мягкость сочеталась в ней с высокой принципиальностью и твердостью характера. С Ириной в одном экипаже я летала около года. Но и потом, когда я стала летчиком, мы были неразлучны. По крайней мере на земле. Да и в воздухе каждая из нас всегда знала, чувствовала, где находится другая.

Прошел год. Теперь мы летали на Кубани. «Голубая линия» вражеской обороны, которая была так названа потому, что она проходила в основном по рекам от Азовского моря до Черного, оказалась совсем не голубой. Ее с успехом можно было назвать огненной…

…Почти следом за Ирой я спустилась с пригорка. Но у самолетов ее уже не было, она ушла получать боевую задачу для эскадрильи. Вернувшись от командира полка, Ира собрала нас.

— Противник усилил ПВО, укрепив ряд пунктов вдоль линии фронта. Сегодня первые два экипажа должны разведать огневые средства противника. Точно засечь расположение зенитных средств. Пройти вдоль дороги от Крымской…

Она подробно объяснила задание и маршрут. Потом помолчала.

— Разведчиками полетят: я и, — она взглянула на меня, — Наташа.

Улыбнувшись про себя, я подумала, что такая уж она есть, моя Иринка: на опасное задание она должна лететь непременно сама. Ей просто неудобно посылать кого-нибудь другого! Я не в счет, конечно. И когда ей все же приходится посылать и других, она испытывает чувство неловкости перед ними…

Я поднялась в воздух вслед за Ириной. Мы летели порознь, но все время я знала, что она где-то рядом. В стороне зажглись прожекторы, застрочили зенитные пулеметы — это Ира. Наши маршруты пересекались в районе станицы Киевской.

— Наташа, подлетаем к Киевской. Будь внимательна: здесь много зениток, — предупредила меня штурман Полина Гельман.

Впереди вспыхнули прожекторы. Один, два, пять… Белые лучи, как щупальца, вцепились в самолет. Снизу, словно вырываясь из земли, били огненные фонтаны трасс. Скрещиваясь в одной точке, они, казалось, прошивали самолет насквозь. Там были Ира и Женя Руднева.

Мы с Полиной спешили к ним на помощь. Но что мы могли сделать против этой массы огня? Отвлечь на себя? Частично нам удалось это сделать. Кроме того, у нас еще оставались бомбы. Полина выбрала ближайший прожектор. Прицелившись, бросила бомбы на зеркало. Луч погас. Еще две бомбы она бросила туда, где стоял зенитный пулемет.

Мы были совсем рядом с Ирой. Видели, как ее самолет кувыркался в лучах. Внезапно он пошел вниз, вниз… И мы потеряли его: он исчез в черноте ночи.

Назад мы летели молча. Что с Ирой? Почему падал самолет? Я спешила, выжимая из мотора все возможное. Спешила, словно она ждала меня на земле. Но Иры на аэродроме не было. Время тянулось медленно. Я уже готова была поверить в самое страшное, как вдруг до моего слуха донесся едва различимый звук. Рокот мотора все ближе, ближе… Летел По-2.

Через несколько минут мы с Поливой